Помешивая ложечкой чай в стакане, своем кабинете и морщась от мучительной головной боли после состоявшейся накануне вечером грандиозной пьянки, глава НКВД Ежов пытался вникнуть в смысл лежавших у него на столе агентурных донесений, присылаемых ему со всей страны. Ему ужасно хотелось опохмелиться, но он не решался хлебнуть водки, ибо однажды получил за это от Сталина здоровенный нагоняй. Поэтому "кровавый карлик" читал донесения, украшая их резолюциями, выполненными в убогом стиле, соответствующем его "неполному начальному образованию". Безграмотность, однако, заменял мощный нюх опытного аппаратчика, ибо до прихода в зловещее палаческое ведомство Ежов долго работал в Орготделе ЦК компартии. Этот нюх и позволил Ежову заинтересоваться следующим донесением агента из штаба Якира в Киевском военном округе: "Сообщаю, что сегодня, 30 апреля, командующий округом при редактировании праздничного приказа к празднику 1 мая из фразы "Под руководством великого Сталина - вперед к победе коммунизма !" вычеркнул ее первую часть. Никакого упоминания об Иосифе Виссарионовиче Сталине в приказе не содержится. В отредактированном виде текст приказа был отдан на перепечатку машинистке". Ежов насторожил-ся: его агенты много раз докладывали ему о разговорах среди военных, в которых высказывалось недовольство арестами их коллег, порядочно при этом привирая. Никаких сведений об организации переворота ему, впрочем, не поступало. Однако Сталин не переставал напоминать Ежову о необходимости внимательнейшим образом отслеживать все подозрительное в действиях армейцев и при обнаружении последнего немедленно докладывать ему. Поэтому глава НКВД снял трубку телефона, соединяющего его прямо со Сталиным и зачитал своему свирепому хозяину текст донесения.«И щто ты прэдпринял ?» - донесся из трубки зловещий хриплый голос, при звуках которого у карлика всегда возникал животный ужас и отвратительно бурчало в животе. «Я думаю, что нужно на всякий случай окружить Москву частями НКВД, товарищ Сталин,» - сообщил Ежов, у которого мгновенно исчезло похмелье. «Ты идиот, это давно уже пора было сдэлать,» - голос в трубке стал еще более хриплым. - «Ты щто, нэ панимайшь, что наши главные враги - это трацкисты в армии, каторые толька и мэчтают, щьтобы пагубить свящэнное дэло камунизма ? Якир и прочая сволочь - это тэбэ нэ слабак Бухарин, каторый пишэт мнэ умоляющие письма, словно влюбленная гимназистка. Так щьто, вывади вайска и еще паставь в цэнтре сваих агентов.» Далее последовал поток отборной нецензурной брани, что несколько успокоило Ежова. Он давно понял, что если хозяин переходит к матерщине, то находится не в самом плохом расположении духа. Сталин вообще объяснялся с приближенными в основном матом, а на вечеринках с их участием любил распевать частушки, состоявшие из нецензурщины. Гораздо хуже, когда тиран переходил на нормативную лексику и начинал кого-нибудь похваливать, умильно при этом улыбаясь. В этом случае обласканного деспотом человека, как правило, очень быстро расстреливали. Поэтому Ежов выполнил приказ сатрапа, в результате чего к вечеру центр Москвы был нашпигован агентами НКВД, старавшимися вести себя, словно обычные люди. Эти агенты были в изобилии представлены и на гостевых трибунах возле каменного склепа на Красной площади 1 мая. Какое-то время после начала военного парада они стояли спокойно, скучающе поглядывая по сторонам. Но вскоре мимо проходившей по площади колонны солдат стремительно пробежал одетый в штатское крайне взволнованный парень, подбежал к одному из энкаведешников и что-то ему сказал. Тот пришел в большое возбуждение и направился к трибуне склепа и, в свою очередь, сделал короткий доклад охраннику. А последний поднялся на трибуну и, направившись непосредственно к Сталину, что-то ему сообщил. Агентов НКВД на гостевой трибуне охватило нервное возбуждение, которое усиливалось по мере того, как они напряженно перешептывались друг с другом. "Что случилось? Кто пытался стрелять? Ах, не пытался, а только готовился? Когда схватили?" - раздавались возбужденные реплики, авторы которых толком не понимали, что стряслось. А произошло следующее: стоявший в ряду охранников НКВД на Красной площали Павел Мешик заметил, что один из солдат в подходившей к ней воинской колонне снял с плеча винтовку и передернул затвор, явно намереваясь впоследствии стрелять. Обладая мгновенной реакцией, полученной в ходе постоянных тренировок, Мешик бросился на солдата и нанес ему удар в шею, после которого тот потерял сознание и был тут же унесен с площади другими агентами. Винтовку подобрали, осмотрели магазин и выяснили, что тот, вопреки инструкции, был заполнен патронами. Налицо была подготовка к покушению. А сам неудавшийся террорист, как выяснилось, оказался снайпером, который был вполне способен застрелить любого из стоящих на трибуне склепа, в том числе и самого Сталина. За обезвреживание террориста Мешик был высочай-ше обласкан: получил орден Ленина, а во время войны получил пост одного из руководителей СМЕРША"а, ведомства, боровшегося не столько со шпионами, сколько с подозреваемыми в злонаме-ренных действиях из армейских рядов. Лучше бы, Мешик этого не делал и вообще уволился из НКВД: в 1953 г. он был арестован вместе с Берия и расстрелян. Но пока он очень гордился спасением "великого вождя", который, стоя на трибуне, думал о том, что все-таки много в этой стране врагов, мечтающих убить его. Ведь это покушение было не единственным. Еще 7 ноября 1927 г. его прямо на трибуне мавзолея, который был тогда еще деревянным, здорово избил слушатель военной академии Яков Охотников. Того вместе с двумя другими слушателями направил на трибуну для охраны вождя уже знакомый нам Эйдеман. Но у входа туда путь всем трем преградил охранник - грузин. Они отшвырнули его в сторону, кинулись на трибуну, где отличавшийся буйным нравом Охотников, накостылял Сталину по шее, посчитав виновником неразберихи. Вечером того же дня у того от побоев и связанного с ними огорчения случился припадок паранойи, а дело с избиением замяли, чтобы не поднимать шума, ибо тогда как раз была в разгаре борьба деспота с Троцким, сторонником которого был Охотников. Последнего расстреляли в порядке мести за избиение лишь в 1935 г., когда почти все троцкисты были либо расстреляны, либо сидели по лагерям, а их высланный за границу предводитель разъезжал из страны в страну, спасаясь от гонявшихся за ним сталинских террористов. А случай с Орджоникидзе? Тот едва не задушил Сталина, придя в состояние неистового озлобления по поводу арестов в возглавляемом им наркомате тяжелой промышленности. Спас его тогда присутствовавший при расправе один из старых большевиков, который не только сумел оторвать Орджоникидзе от вождя, но и много потрудился для приведения того в чувство (как же он клял себя за это спасение, когда репрессии в стране приняли характер стихийного бедствия и не знал, что ответить на упреки других старых большевиков !). Но все обошлось, и Сталин, приветственно помахивая рукой проходившей по площади военной технике, вскоре успокоился, не скрывая улыбку под прокуренными усами. У стоявших на трибуне Тухачевского и его приближенных было прямо противоположное настроение. Они сгорбились и понуро поглядывали друг на друга. А когда закончился военный парад, то заместитель наркома не стал дожидаться традиционной демонстрации специально отобранных для этого действа трудящихся, а сошел с трибуны и, держа руки в карманах, прошагал по пустой площади и удалился с нее. К вечеру настроение Сталина поднялось еще больше. На приеме у Ворошилова он даже произнес тост за успехи в борьбе с врагами советской власти. Через несколько дней сатрап получил еще одно радостное известие: агентам Ежова было наконец-то передано " Дело Тухачевского" , за которое пришлось выложить 3 миллиона рублей. Сумма была приличной, но с лихвой покрывала содержание полученной папки: улики против Тухачевского были столь прекрасно сработаны, что позволяло устроить показательный процесс, наводящий ужас на всю страну. С этим делом нужно было поспешить: попытка теракта наводила на мысль, что в армии творится что-то неладное. Сдерживало тирана только отсутствие информации о том, кого хватать, ибо покушавшийся скончался на допросе от побоев. Заместитель наркома не знал об этом и ждал, что его арестуют сразу же после праздников. Однако этого не произошло и он понял, что нужно все-таки попытаться еще раз спасти свою жизнь.
  Вечером 7 мая Ежов получил донесение, которое привело его в состояние нервно-психического ступора и лишило дара речи. "В Академии имени Фрунзе сформировано подразделение из вооруженных слушателей, которые должны погрузиться в автомашины и отправиться в неустановленном пока направлении. Оно должно соединиться с невыясненными воинскими частями Московского военного округа для выполнения какой-то задачи. Все проводится скрытно". Несколько придя в себя, глава НКВД срочно вызвал своего заместителя Фриновского и отдал указание выдвинуть в столицу части этого ведомства. "Эх, сколько усилий потратили, чтобы создать вымышленный заговор, а настоящий проворонили", - бормотал про себя Ежов, названивая своим агентам в Кремле и на даче Сталина. Самому хозяину он сообщил о происшедшем только после этого, выслушав в ответ очередную порцию отъявленной ругани. По огромному зданию НКВД на площади Дзержинского поползли зловещие слухи, которые, расширяя свою внутреннюю географию, становились все более жуткими и устрашающими: в стране вооруженный мятеж, Сталин убит, а на улицы Москвы вот-вот хлынут разъяренные толпы народа, которые первым делом начнут расправляться с чекистами. Взволнованные начальники отделов наперебой звонили Ежову с вопросами о происходящем, но тот отделывался невнятными объяснениями, что только подогревало подозрения о наступлении чего-то ужасного. В Кремле обстановка была еще хуже. "Руководство страны охватила страшная паника, - рассказывал позже ответственный сотрудник НКВД Сергей Шпигельглас своему коллеге В.Кривицкому, бежавшему впоследствии на Запад. - Все пропуска в Кремль были внезапно объявлены недействительными, а наши части НКВД были срочно подняты по тревоге. Это был настоящий заговор". Через несколько часов все успокоилось. Воинские отряды заговорщиков не вышли из мест дислокации. Это была попытка типичного дворцового переворота, который не удался из-за нерешительности его инициаторов. Сталин и его приспешники сохранили власть, хотя и здорово перепугались. Но впереди их ждали новые опасности.

   (окончание следует)