"Русь", особо ярко расписывавший ужасы, якобы творимые войсками, называл цифру до 30 человек. На суде над участниками декабрьского восстания на Пресне приводилась цифра в 16 человек. Сам Г. А. Мин уже ничего не мог сообщить: в августе 1906 г. он был убит по решению партии эсеров. Газета "Новое время" утверждала по этому поводу, что "революционеры спешат кровавым мщением заглушить голос одного из самых важных свидетелей". Однако какие-то факты из отчета Мина о тех событиях советские архивы все же сохранили, правда с большими купюрами, сведения, содержащиеся в них, недоступны до сих пор.
    После 1917 г., когда полицейские архивы попали в распоряжение новой власти, казалось, в этот вопрос будет внесена ясность. Однако дело запуталось еще больше. В 1923 г. на стене ткацкого корпуса была установлена белая мраморная мемориальная доска, на которой был высечен патетический текст: "Спите, дорогие товарищи, мы за вас отомстим. Вы первые подняли знамя восстания. Мы донесли его до диктатуры пролетариата. Клянемся донести до торжества мирового коммунизма. От рабочих Красно-Пресненской Трехгорной Мануфактуры".
    Правда, смущает то, что в списке расстрелянных фигурирует В. Чеснов, фамилию писали то как Чеснов, то как Честнов, который присутствовал на суде в 1906 г.! Позже историк Д. В. Антошкин опубликовал список расстрелянных, где В. Чеснова нет. Странно и то, что на доске значатся 14 фамилий, а у Д. В. Антошкина их всего 9. В военно-историческом архиве в фонде лейб-гвардии Семеновского полка хранится список всех погибших боевых дружинников Прохоровской Трехгорной Мануфактуры – он лишь частично совпадает и со списком на доске, и со списком, приводимым Д. В. Антошкиным.
    Итак, за все годы советской власти к личностям расстрелянных дружинников не было проявлено простого человеческого внимания. Лишь об одном из них кое-что известно, о Корженевском. Он был обвинен в убийстве пристава Сахарова, это о нем рабочий Н. Иоделис рассказывал после революции: "Корженевский, бывало, нарисует на бумажке батюшку царя, прикрепит

его к дереву, а мы палим в него из револьвера".
    Кто же были остальные — невинные жертвы, как утверждала либеральная и социал-демократическая пресса, или же люди, руки которых были обагрены кровью казаков и солдат? Или просто уголовники, которые тогда тоже хватало на Пресне? До сих пор об этом не узнали ни профессионалы-историки, ни любители-"следопыты".
    После 1917 г. делаются попытки обвинить Н. И. Прохорова в причастности к расстрелу дружинников, однако доказательств не нашлось. Все имеющиеся свидетельства говорят о том, что он и другие члены Правления узнали о военно-полевом суде после свершившегося, поскольку хозяином на Мануфактуре после занятия ее войсками был командир Семеновского полка.
    На суде Николай Иванович Прохоров выступил в защиту своих рабочих, сказав: "Моих там не было", считая, что те 35 человек, имена которых фигурировали на суде – люди заблудившиеся и обманутые. Для тех, кто был осужден и сослан в Сибирь, (а по материалам книги «Радуга Трех Гор», 1965 г., Москва, их было всего 12 человек) Николай Иванович построил маслобойный завод с тем, чтобы у них были средства к существованию, а всем остальным за время простоя было выплачено жалование, равно как и членам семей осужденных, которым затем выплачивалось также пособие.
    И если крайне левые осуждали "прохоровских" рабочих за их пассивность и нежелание принимать участие в революционном движении и называли их за это "черносотенцами", то крайне правые осуждали Н. И. Прохорова не меньше за "либеральниченье" со своими рабочими, считая это "заигрыванием". Кстати, Товарищество Прохоровской Трехгорной Мануфактуры во время I Мировой войны выплачивало семьям рабочих и служащих, ушедших на фронт, от 1/2 до 2/3 их жалованья.
    Н.И. Прохоров поступал так, как подсказывала ему его совесть, и потому добрая память о нем сохраняется до сих пор – в рассказах потомков его бывших рабочих и всех тех, кто когда-либо о нем слышал.
    И, наконец, пятое поколение Прохоровых, ярчайшим представителем которого был старший сын

Николая Ивановича – Иван Николаевич Прохоров. Это он был оставлен после национализации Мануфактуры консультантом-содиректором, поскольку без него она не могла функционировать: он был крупнейшим специалистом, сведущим во всех делах производства. Это его приговорило Красно-Пресненское ОСО ГПУ к расстрелу в 1918 г. "за растрату социалистической собственности", когда он за неимением денег выдал зарплату рабочим мануфактурой. Это его спасли эти рабочие, бросившись на Лубянку. (Какой смелостью надо было обладать, чтобы отстаивать своего бывшего хозяина-эксплуататора, да еще бывшего oфицepa). Пpикaз о paccтреле был отменен, так как власти боялись бунта, Ивана Николаевича неоднократно арестовывали, впоследствии, однако, каждый раз он опять возвращался на фабрику. Умер он в 1927 г., 37 лет. Похороны его вылились в многолюдную демонстрацию, его гроб от ворот больницы рабочие несли на руках до могилы на Ваганькове, по обеим сторонам всего пути следования стояли сотни людей, так что власти сочли необходимым вызвать конную милицию, могилу закидали деньгами – для вдовы и двух сирот – все понимали, что жить им не на что – вдову Прохорова, урожденную Гучкову, на работу не брали. И в течение нескольких лет приходили, чаще всего поздним вечером (иначе, опасно – увидят) под окно их полуподвальной квартиры женщины и приносили что-нибудь из продуктов. Дочь же Ивана Николаевича сохранила и передала в музей белую ленту с могилы отца, где черной краской безыскусной рукой рабочего написано «С тобою хороним частицу свою, слезою омоем дорогу твою». Еще раз вспомним, что шел 1927 г., ГПУ (НКВД) свирепствовало, любая близость к «бывшим», а тем более выражение симпатий по отношению к ним было чревато очень серьезными последствиями. И тем не менее рабочие признают в своем бывшем хозяине, лишенном всех прав, «частицу свою».
    Кроме этих свидетельств, имеется масса других, более позднего времени, свидетельствующие о том, что самые разные люди и через три поколения сохраняют добрую памят